блудный сын и сказочный фонарь

 

Пять лет назад я по скорой помощи загремела в больницу. Было так же холодно как в этом году. У меня - воспаление легких, которое до этого две недели врачи "не замечали". В больнице жутко. Когда мы вызывали "скорую", то я уж точно не планировала никуда ехать. Думала - приедут, что-то пропишут и останутся недовольны, что зря вызвали.

    В палате нас шестеро. Ощущение, что я попала в дом престарелых, а не в терапевтическое отделение. Кроме меня четыре женщины возраста 60+ (три из них уже даже 70+). А одна, слева, моложе. Лет пятьдесят на вид. Она постоянно спит. По ночам зовет маму и жутко стонет. Помочь никто ей не может. Как самая молодая, периодически хожу к посту звать медсестру. Медсестра разводит руками - медикаменты пациентки закончились, лечить нечем. Спрашиваю, что у нее? Ответа не помню. У меня тогда какой-то конфликт организма с препаратом вышел - и мозги в кисель превратились, голова будто чужая - слова понимаю, а в мысль собрать не могу.

    Лежу ночью,  слушаю как она зовет маму, так по-детски, жалобно, пронзительно... Смотрю в окно (в больницах большие окна). Там, за окном, прямо напротив нашей палаты фонарь. Он светит ярко и освещает падающие снежинки. Получается как в сказке. Красиво, уютно, тепло. Желтый свет фонаря, холм усыпанный снегом прямо напротив окна и танец снежинок (теперь я поняла, почему именно танец). Но это только когда в окно смотришь, то уютно и тепло. А когда снова раздается "мама", и я "возвращаюсь" в палату, мое путанное сознание рисует картины из жизни, которой у меня не было. Кажется, будто я в детском доме, среди таких же заброшенных детей. Там, за дверью, строгая няня. А тут, жалобно плачет новенькая. И все мы отчаянно одиноки: и старенькие, и новенькие.

   Днем "новенькая" стонала громче, но почему-то маму не звала. У нее уже появились пролежни, и на вид она становилась совсем плоха. Мы с  самой "молодой" из всех соседок пытались ее поднимать, переворачивать, даже кормить. Кажется пару раз нам удалось ее напоить водой и накормить вязкой кашей. На тумбочке у нее лежал мобильный телефон, и в редкие минуты когда она приходила в какое-то полусознание, то брала телефон и смотрела на экран. Потом снова клала его на тумбу. В тумбе у нее было несколько одноразовых простыней и кошелек. 

    Спустя несколько дней мне стало лучше. В один из таких дней, я отправилась в душ (до этого не разрешено было). Когда вернулась, увидела, что двери нашей палаты открыты. В палате, две санитарки сворачивают матрац и белье. Кровать остается голая, страшная, как пустота, как бездна. Умерла. 

   Я даже вспомнить не могу как ее звали. Знала, но забыла - мозги тогда на самом деле, как кисель были. Спустя день пришел в больницу ее сын. Помню, старшее поколение нашей палаты кинулось его обличать и ругать: мать оставил, никто ее тут не лечил, вот и померла. 

   Сын, на вид был где-то мой ровесник. До сих пор виню себя, что мои кисельные мозги не подсказали мне выйти поговорить с ним. Хотя сердце что-то такое подсказывало, да еще и настойчиво. Мне было жаль его. Не знаю, что он за сын и было ли ему дело до своей умирающей матери. Не знаю где он был и что за дела не пускали его  к ней. Не знаю и не мое это дело. 

    Смерть матери бывает лишь однажды. И жизнь без матери это совсем другая жизнь. Если бы мои мозги тогда сработали я бы вышла к нему, просто поддержать. Даже не знаю как. Не говорить же "соболезную". Но все же есть слова, или взгляды, или еще что-то. Что-то же есть для того чтобы утешить того, кто только что потерял мать.  Не знаю нужно ли это было ему. Но точно знаю, это нужно было мне. Вот уже пять лет, я не могу забыть ни это ночное "мама", ни сказочный фонарь со снегом за окном, ни этого блудного сына, опоздавшего на последнюю встречу.