Я бы так хотела ей счастья…

    Когда уходили близкие мне люди, я искала спасения в том, что писала о них. Когда пишешь о тех, кому не сказаны главные слова, находишь в этом исцеление и утешение. Единственный человек об уходе которого я не написала ни слова – моя бабушка. Та самая бабушка, что практически вырастила меня, потом вынянчила мою старшую дочь, давая мне возможность закончить образование. Ее нет уже полтора года. В мобильном телефоне до сих пор сохранен ее номер, записана она «Бабуля». Телефона нет и в помине, абонент вне зоны досягаемости, куда уж более чем. Ей я посвятила свою книгу. Вышло так, что она умерла в ту же неделю когда книга с посвящением ей увидела свет. Мне искренне казалось, что поступаю я правильно, что должна отдать ей хотя бы малую часть того, что она вложила в мою жизнь.

   Отчего же так? Почему такой важный, столько сделавший для меня человек, остается будто вне меня после ухода? Ну хоть бы одно воспоминание, событие, ведь я же люблю писать о людях…

   Я очень хочу быть честной с собой. А это не всегда красиво получается. Правда она вовсе не ухоженная красотка, это более свойственно лжи. Правда она обнажает суть, показывая собственное уродство и убогость. Но без нее нет шансов стать собой, стать человеком.

   Глядя этой самой правде в глаза я вдруг обнаружила (ой как же кусает мое самолюбие эта мысль) что очень сержусь на бабушку. Да так сильно, что и выходит, что написать о ней плохо вроде бы как права не имею, а писать хорошо, будет неправдой.

   Хочется быть благодарной и хорошей, и для нее ушедшей в мир иной, и для других всех вокруг. Пагубное такое желание быть хорошей, оно то и стало ядом, отравившим ей жизнь. Быть хорошим невозможно: если у человека сердце чистое, то он видит много своих несовершенств и грязи. Казаться хорошим можно сколько угодно, но тогда перестаешь быть собой. А нужно ли быть хорошим? Да и что это такое? А бабушка была хорошей для всех. Она была мученицей, труженицей, несчастливой женщиной с трудной судьбой, мужественно идущей по жизни. О ней нельзя было сказать плохого слова. Может потому и писать о ней я не могу? То ли дело дед, алкоголик и инвалид. Воспоминания о нем, ироничные, грустные, злые и добрые - неисчерпаемый источник вдохновения. А бабушка была такой, что ни придраться, ни дурного слова сказать, а скажешь и тут же кольнет что-то – она ж так страдала, можно ли? И я сержусь на нее за эту каменную маску мученичества за которой так толком и не узнала ее саму.

    С одной стороны не хочу судить и осуждать, моя совесть и все мое сознание противятся этому. Но с другой стороны, противоречивые чувства к ней больше меня радуют, чем нарисованная картинка хорошего отношения. Я не осуждаю ее, скорее досадую, недоумеваю, возможно даже виню.

     Хочется сказать спасибо ей за все, что она делала для меня, все те поступки и даже подвиги на которые она шла. Их у меня и у нее никто не отнимет. Но пока кроме «спасибо» столько всего уживается во мне. И дело вовсе не в том, что она мне чего-то не додала, не до-принимала, не до-любила. Никакой любви и принятия в нашей семье вовсе не было. Было выживание трудное и болезненное. И в этом всем, она умудрялась по-своему пусть коряво и нелепо, но все же любить. Поэтому все вопросы из разряда к «психоаналитику» закрыты. Нет у меня к ней их, не хочу я надумывать себе обиды и комплексы: жила как могла.

    А вот сержусь я на нее за то, что она не умела быть счастливой. Не умела и не пыталась учиться этому. Страдания, вина или наоборот обвинения, недосягаемый идеал «как у других», внушение мысли себе и близким, что люди вокруг в порядке, а мы уж точно нет, все у нас не как у людей, и эта постоянная оглядка на то, что люди скажут. А людям в общем-то дела нет.

    Она отчаянно не умела быть счастливой. О каком счастье, собственно, я? О счастье быть собой, делать то, что хочешь и о чем мечтаешь, и не делать того, чего не хочешь. Любить то, что делаешь и делать то, что любишь. О внутренней свободе от всех этих «надо», «должно», «у других», «нельзя». О том, чтобы не насиловать себя без толку, а тратить усилия на полезное и настоящее, таким образом приумножая силы. Безусловно это идеальная картина – такое бывает только в раю. Но тому, кто хочет жить счастливо виден путь, и порой удается на него встать, а это дает силы идти этим своим путем, дальше. Но для нее этого пути не было. Быть счастливой было запретным желанием, вопросом который даже не стоит. Наоборот, жизнь виделась отбыванием заключения, где нужно страдать, мучиться, выживать. А что если решиться и позволить себе счастье? Ну уж нет, что за глупости, что за дерзости! Жить так как хочешь? Еще чего! Можно конечно сейчас вспоминать трудные времена в которые она родилась и выросла, но нестыковочка выходит: даже среди ее сестер и брата, среди родственников и друзей были те, кто отважился жить счастливо. И вот это ее ощущение жизни оно передалось нам, как горячая картошка: она бросила нам, мы хватаем на лету, и обжигая руки бросаем друг другу дальше по кругу. А мне вдруг стало страшно, неужели и я, и мои дети?

    Я верю в то, что жизнь человека прожита не напрасно если его опыт, ошибки, грехи, осознаны его следующими поколениями. В этом и есть суть пятой заповеди, о почитании родителей: не повторить их ошибок, стать самим собой, стать счастливым не в понимании затхлого мещанского счастья, а в понимании полноты и свободы бытия. А я очень искренне хочу почитать ее - сделавшую столько много всего для меня - не книжно, а живо, искренне.

   Я не хочу хватать эту дымящуюся картошку. Не хочу думать, что в мире полноценных людей я случайно родившийся уродец. Не хочу находиться в пожизненном неоплатном долгу пред тем, кто сделал мне добро  -  ведь так, это самое добро обесценивается полностью, я меняю его на рабство. Не хочу быть виноватой за сам факт своего существования – не это ли утонченная степень гордыни? Не хочу воспринимать жизнь исключительно как место, где радоваться и быть счастливой непростительная роскошь, доступная другим, полноценным людям, но не мне. Я хочу жить согласно своей совести, а не тому что люди скажут. Я не хочу, в конце концов, жить правильно, но хочу жить верно и подлинно.

1945 год. Рига. на фото бабушка

    Вспоминаю как мы приезжали в гости к нашим родственникам. Пожалуй, это было одно из тех мест, где она оживала ненадолго и становилась будто чуточку больше собой. Тогда голос ее был мягче, суждения не такими резкими и обвинительными. Она даже молодела, смеялась и пела. Значит могла иначе, и где-то в глубине души хотела. Я любовалась ею и думала наивно, по-детски, что теперь она изменится, и все наше житие-бытие изменится, она станет счастливой и я вздохну облегченно почуяв право на счастье. Но подчинившись, сдавшись в плен поработившим ее страхам она возвращалась домой и снова существовала в условиях, которые ненавидела и в которых ненавидела саму себя и нас. Тонны сил она тратила на то, чтобы преодолевая несчастливость делать что-то светлое и хорошее, хотя бы как-то любить и заботиться.

     Ее жизнь не исправить, но я очень хочу, и прошу ее помощи, мне найти в себе силы и мужество жить свою жизнь как Дар, понимая, что самое большое что могу сделать – это стать собой, состояться, случиться.

    Вернуть бы годы, я бы так искренне пожелала бы ей стать счастливой, сделать глубокий вдох и выдохнуть все эти скрепы, что мешают ей жить свободнее, проще. Я бы так хотела чтобы она была счастлива. Большего мне было бы и не надо. Счастливых, я уверена, Бог совсем иначе судит.