Испытания на пути к любви (продолжение о свиданиях с любимым городом)
Могла
ли я подумать, что продолжение своих признаний в любви к Вильнюсу я начну с
вопроса «люблю ли я все еще этот город?». Пишу эти строки и с трудом верю.
Не буду тянуть и отвечу сразу – «да!». Но очевидно, что сам вопрос родился
неслучайно и не без причины. В этот раз меня ждали в Литве не только открытия, по-прежнему
удивительные встречи и эйфория от влюбленности, но и испытания - сложные,
временами и местами даже опасные. Впрочем, испытания на пути к настоящей любви (даже если это любовь к городу) неизбежны, вопрос лишь в том, будут ли они пройдены.
Не углубляясь в подробности скажу, что
оказалась в абсурдной и непростой ситуации, будто из сценария дурного кино. Хотя
не такого уж и дурного, если у него вышел таки счастливый конец (не «хеппи-энд»,
а именно счастливый и жизнеутверждающий конец). В двух словах опишу свое
положение: в день планируемого отлета из Литвы домой я осталась без документов,
денег и юридической возможности выехать (то есть с «подпиской о невыезде»). Сколько
мое пребывание могло продлиться никто не знал, равно как и то, что ждет меня
впереди. Сейчас я могу относительно свободно об этом писать, так как все это
недоразумение закончилось, а власти литовской республики извинившись, пригласили как
можно чаще приезжать. Оглядываясь в это недалекое прошлое, остается ощущение,
что город меня просто не отпускал, чтобы мною был усвоен важный урок, а уж причина
задержки, могла быть любая.
Итак, после всего самого неприятного, меня
высадила полицейская машина у ворот клиники в которой я прохожу стажировки и
откуда только пару часов назад я распрощавшись уехала в аэропорт. Стою у
порога отделения в выходной да еще и праздничный день, с чемоданом, без паспорта, средств существования и в совершенном непонимании, что мне делать и
как дальше быть. Сейчас это ирония и даже юмор. Тогда был ужас, тревога,
страх, отчаяние. Стоит ли говорить, что за две недели пребывания в Литве я итак
успела соскучиться по дому, а теперь новые вводные, а срок и условия неясны и
неограниченны.
Перед отъездом (свершившимся отъездом)
домой, я сидела в кабинете заведующего клиники и попивая горячий чай вспоминала
все, что со мной приключилось. Уже тогда я понимала – Литва это то, что
останется со мной навсегда и пережитое здесь, я пронесу через всю свою жизнь.
Северный Иерусалим
Солнечным, холодным апрельским утром, мой
коллега психолог, писатель и теперь уже экскурсовод, предложил нам поехать на
экскурсию в … Иерусалим, хотя от Вильнюса до Иерусалима нужно пролететь (не то
что проехать) не одну тысячу километров. Все дело в том что в Вильнюсе есть
свой Иерусалим. В одном из районов города воссоздан весь крестный путь Христа.
Стоит отметить, что для католиков это явление нередкое – таким образом наглядно воспроизводились
события описанные в Евангелии. Но Вильнюсские кальварии (так называются станции
с остановками крестного пути) уникальны тем, что по ландшафту и метражу полностью
повторяют крестный путь Христа в Иерусалиме. Место это искалось долго и ландшафт
нигде не был изменен - сама природа создала
такую вот северную копию Иерусалима. Путь составляет около семи километров,
имеет два крупных собора, двадцать две часовни и семь ворот (всего 35 станций).
Построен одним из епископов в VXII веке, с тех пор хотя и подвергался
разрушениям, но всегда оставался местом молитвы и паломничества не только для виленцев и жителей Литвы, но и соседних государств.
Это несколько общих сведений, а мне хотелось
бы поделиться тем подарком, что сделал нам наш экскурсовод Юлюс. Юлюса я знаю
давно как замечательного и тонкого психолога. Устав от своей профессии, он
получил дополнительное образование, о котором мечтал с детства и стал… экскурсоводом.
Для небольшого государства профессия экскурсовода в трудные и для Литвы
девяностые годы, выглядела не перспективно и родители уговорили его оставить
эту идею. Но дерзнув осуществить в зрелом возрасте мечту детства Юлюс сумел сочетать
свои дарования и оба образования. Экскурсии которые он проводит это одновременно
возможность психотерапии, попытка заглянуть внутрь и обнаружить сокровенные
вопросы к себе.
Чтобы описать всю экскурсию впору начинать
целую главу отдельной книги, поэтому приведу примеры лишь того, что глубоко затронуло меня и чем могу поделиться. Начало нашего крестного пути. Сионская горница и изображенная на стене часовни Тайная Вечеря.
Юлюс дает одному из нас прочесть отрывок из Евангелия (у него все это имеется с
собой), затем предлагает задуматься над услышанным. Звучат простые на первый
взгляд вопросы: "С теми ли людьми я делю свою трапезу? Не поступаю ли я как Иуда,
отворачиваясь от тех кто со мной за столом? А может наоборот, со мной за столом
сидит тот, кто предает меня? С кем бы я хотел ужинать сегодня? А каждый день?" Это лишь некоторые из вопросов которые звучат и мы идем дальше, каждый наедине
со своими мыслями… так до следующей
станции.
Без хронологии. Место где Христос был взят под
стражу. Звучат следующие вопросы: «Что для моей души является темницей,
какая-то зависимость, страх или что-то иное? Что я могу сделать чтобы покинуть
эту темницу? А если не могу покинуть, то что могло бы сделать пребывание в ней
осмысленным (как например Сервантес написал свой роман будучи в тюрьме)?». У
пещеры где погребен Христос: «К кому на
могилу я не успел попасть? С кем не успел попрощаться? У чьей могилы
мне хотелось бы сейчас оказаться?». Там где Петр отрекся от Христа: «Кого
предаю я? Предавая другого, готов ли в этом себе сознаться? Возможно я предаю
самого себя?».
Экскурсия была долгой, шествие неспешным.
Каждый унес свои вопросы и я знаю наверняка: паломничество оставило
глубокий след. Задумавшись о себе и своей жизни, совсем в ином настроении
нежели утром, мы рассеялись по улицам города и каждый уносил с собой свою
сокровенную тайну.
У каждого должен быть свой угол
Во времена моего литовского «заключения» я
узнала что такое друзья. Те самые что «в беде не бросят и лишнего не спросят».
Мои родные, друзья и близкие из далекого тогда дома, делали все возможное в той
ситуации, но что бы я делала без поддержки тех, кто оказался тогда рядом? Были
разочарования - порой неожиданные - от людей на которых я рассчитывала. Но на
фоне происходившего меня это не травмировало, а открывало глаза. Гораздо важнее
были забота и поддержка людей разделивших со мной мою ситуацию. В
один из вечеров, мне позвонил уже знакомый читателю Юлюс, и предложил экскурсию
по старому городу. Зная, что это будет не просто открытие интересных видов и
возможность памятных фото, но что-то очень душевное, духовное и несомненно
вечное, я тут же согласилась.
Гуляя
улицами старого города мы пришли к очень странному памятнику. Раньше я никогда
его не видела – памятник спрятан в «нетуристическом дворе» одной из улиц.
Каждый кто бывал в Вильнюсе хотя бы немного знакомился с историей виленского гетто.
Его невозможно обойти – гетто «малое» и «большое» находится в самом сердце
старого Вильнюса. Гуляя там раньше, не зная истории гетто и мало зная о
Вильнюсе времен второй мировой войны, эти улицы вызывали странное чувство. Там
уютно, необычно тихо даже в туристический сезон, несмотря на большое количество
кафе и ресторанов. В гетто жило около
шестидесяти тысяч человек, это треть населения Вильнюса в те годы, и
практически все они были убиты.
Вильнюс дарит очередной подарок – история,
которую хочется сохранить в сердце и передать другому. Связана она с
именами двух человек – Тиунэ Сугихары и Яна Звартендайка. Ими был разработан план спасения евреев во время немецкой оккупации. Суть его такова: в начале
войны колонии уже оккупированной Голландии оставались еще под властью королевы
Нидерландов. Ян, голландский бизнесмен, выдавал бумагу, которая подтверждала,
что для въезда в колонию Нидерландов Кюрасао виза не требуется. С такими
«визами» СССР согласилось пропускать людей через свою территорию, но только при
условии что они получат японскую транзитную визу. Тогда Тиунэ, первый японский
дипломат в Литве, вице-консул, начинает выдавать такие визы. В 1940 году, после
присоединения Литвы к СССР, власть потребовала иностранных дипломатов покинуть
страну. Но Тиунэ договорился о месячной отсрочке. В это время он тратит все свои
силы чтобы согласно намеченному плану выдавать визы евреям, полностью пренебрегая
указаниями сверху. Япония не собиралась портить отношения с Гитлером из за «каких то нескольких десятков
тысяч евреев» и дипломат это делает самовольно. За короткое время было выдано
около шести тысяч виз, то есть десятая часть евреев Вильно получили свое второе
рождение. Когда закончился срок пребывания Тиунэ в Литве, буквально стоя у
вагона поезда он продолжал давать визы. Не имея бланков, выписывал их от руки.
За последние сутки право на выезд получили еще около четырехсот человек.
Памятник Яну сделан в виде угла. Почему
угол? Потому что у каждого человека должен быть свой угол,
считал голландский бизнесмен. Подумалось, что часто человек имея большой дом,
не находит там своего угла, оставаясь неприкаянным. «Свой угол» - место, где чувствуешь себя безопасно, где можешь укрыться от невзгод дня и перевести дух, куда возвращаешься всякий раз когда нужно набраться сил. Каждый из нас имеет
право на такой угол, но каждый ли его имеет?
Памятник Тиунэ в восточном стиле – фигура
человека держит на руках месяц. Что заставляло Тиунэ, уважаемого дипломата, отца
трех детей, совершать такой рискованный поступок изо дня в день, подвергая свою
жизнь и жизнь своей семьи смертельной опасности? Ответ прост - сердце
христианина. Тиунэ считал не подвигом, а долгом каждого христианина спасти человеческую жизнь, независимо от
национальности и вероисповедания. Еще
задолго до войны в начале двадцатых годов, в Харбине, Тиунэ принял православие
и крестился с именем Павел. Своей жизнью он показал каким может быть путь
христианина, сердца которого коснулась живая вера.
Вот
так в центре старого Вильнюса, возле памятников японскому дипломату и
голландскому бизнесмену, спасавших евреев, можно глубже познать суть
христианства, всю его высоту и глубину.
Добрый
доктор Айболит.
Сказать жизни «да»
Еврейское гетто хранит столько
жизнеутверждающих историй на фоне ужаса и несчастий, что хочется к ним
возвращаться вновь и вновь. Например, библиотека еврейского гетто работала
беспрерывно и запись о последнем визите сделана за день до «закрытия» гетто.
Знали ли эти люди куда их вывозят? Конечно знали. Ведали ли они свои сроки?
Нет, но знали что это может быть уже завтра.
Так же известно, что театр в гетто
продолжал свою работу все эти годы – сегодня актер играл в спектакле, а завтра
его уже могло не быть в живых. Люди как могли
сопротивлялись реальности. Они оставались живыми несмотря на
парализующий ужас происходящего. Столько мужественных поступков нам известно, и
сколько осталось в неизвестности. Внутреннюю свободу у человека никто не
отнимет, он может только сам сдать свою душу в плен. Вспоминаются слова
замечательного психолога, прошедшего концлагерь, Виктора Франкла: “человек
изобрел газовые камеры Освенцима; однако человек так же был и тем, кто не
теряя достоинства, шел в газовые камеры с молитвой
на устах".
Поэта неведомый друг
У каждого из нас есть такое место, где с
большей полнотой можно реализовать свои таланты. Хотя пишу и думаю, не
предлог ли это чтобы оправдать свое бездействие? Тем не менее хотя и нужно черпать вдохновение отовсюду, есть места где оно черпается лучше. Для меня это
Вильнюс. Безусловно не только он, но последние годы время проведенное там настолько
интенсивно и наполнено, что остается только «достать чернил и плакать». В этом
я не оригинальна. О том что в Вильнюсе бывали и творили разные писатели, поэты
и прочие деятели искусства, я знала. На
одном из домов памятная табличка - здесь останавливался Федор
Михайлович Достоевский. На другом - Адам Мицкевич, на третьем - Тарас Шевченко,
на четвертом… Но в этот раз меня ждали два удивительных открытия.
Иосиф Бродский мне нравился всегда. Еще до
того как я открыла его как поэта, меня притягивала его жизнь, судьба, поступки. Откуда-то (может из уроков литературы?) я знала об известном судебном процессе
над Бродским в Ленинграде, когда те, кто судили его за стихи, понятия не имели о
его же стихах. Дело вызвало огромный резонанс, за поэта вступился Жан
Поль Сартр, который как раз стал лауреатом Нобелевской премии, отказавшись от
нее. В те самые времена когда Бродский получил отказ во въезде и проживании в
своем любимом городе на Неве, своей малой родине, он посещал Литву. Поэт не
умел любить в пол силы. Во всем чего он касался всегда было много порыва, страсти.
Не обошло это и Литву. Сюда стремился поэт чтобы получить долгожданный приют. Здесь в Вильнюсе он встречался со своим духовником, беседуя с ним часами, поэт всегда выходил из собора перерожденный, обновленный.
Здесь, в кругу друзей-единомышленников, он получал заботу и понимание. Гуляя по
городу и проходя мимо дома с памятной табличкой на улице Леиклос, ощущалось
родство с поэтом сквозь время и пространство.
Многое становится понятным только когда переживешь подобное. Бродя по городу, без определенности в том, что будет
завтра, не имея возможности вернуться домой, лучше понимаешь судьбы тех, чья
свобода была ограничена «обстоятельствами». Строки написанные другим становятся
уже твоими, усвоенными, личными.
Сверни с проезжей части в полу-
слепой проулок и, войдя
в костел, пустой об эту пору,
сядь на скамью и, погодя,
в ушную раковину Бога,
закрытую для шума дня,
шепни всего четыре слога:
- Прости меня.
Иосиф
Бродский «Литовский дивертисмент» (1971)
Гари, гори моя звезда.
Нет,
это не орфографическая ошибка и не опечатка. Это имя которое стало для меня
открытием года. Ромен Гари (Роман Кацев) – дипломат, военный, кинорежиссер,
литератор, писатель, дважды лауреат Гонкуровской премии. В 2017 году почитатели
его творчества, к которым теперь отношусь и я, увидят выход в свет экранизацию
главного романа писателя – автобиографию «Обещание на рассвете». Сын провинциальной
актрисы, проживавший в Вильно (принадлежавшим тогда Российской Империи) на
улице Басанавичяус, затем выехавший с
матерью во Францию. Ромен Гари это псевдоним, придуманный в совместном
творчестве с родительницей, которая прочила
ему судьбу великого человека.
Много книг написано о несчастном детстве,
когда родители занятые собой, забывают о
своем ребенке, оставляя ему всю горечь отчуждения и одиночества. Но «обещание
на рассвете» роман, описывающий беспредельную, жертвенную и … разрушающую
материнскую любовь. Сам Ромен об этом напишет так: «Вместе с материнской
любовью на заре вашей юности вам дается обещание, которое жизнь никогда не
выполняет. Поэтому до конца своих дней вы вынуждены есть всухомятку. Позже
всякий раз, когда женщина сжимает вас в объятиях, вы понимаете, что это не то.
Вы постоянно будете возвращаться на могилу своей матери, воя как покинутый пес. /.../ С первым лучом зари вы познали
истинную любовь, оставившую в вас глубокий след. Повсюду с вами яд сравнения, и
вы томитесь всю жизнь в ожидании того, что уже получили. Я не говорю, что надо
помешать матерям любить своих малышей. Но уверен, что было бы лучше, если бы
они любили кого-нибудь еще. Будь у моей матери любовник, я не проводил бы свою жизнь, умирая от жажды у
каждого фонтана. На свою беду, я знаю себе цену».
Почему же памятник видному литератору и
дипломату изображает мальчика девяти лет с надкушенной галошей? Ответ кроется в
том же «Обещании на рассвете». В Вильнюсе будущий писатель прожил свое детство,
а детство каждого человека вне зависимости от времен и стран, наполнено
открытиями, событиями и настоящими чувствами. «Мне было около девяти лет когда
я впервые влюбился. Неистовая всепоглощающая страсть, охватившая меня,
полностью отравила мое существование и едва не стоила мне жизни. Ей было восемь
лет, и ее звали Валентиной». Наш герой так хотел понравится девочке, а та
возьми и словно невзначай оброни фразу о том, что другой мальчишка съел ради
нее свою коллекцию марок. С этого дня начались настоящие мучения. Вот как Ромен
описывает их: «Считая с этого дня, я съел для Валентины несколько пригоршней
земляных червей, множество бабочек, килограмм вишен с косточками, мышь, а в
завершение я вправе утверждать, что в свои девять лет, то есть будучи намного
моложе Казановы, я попал в число прославленных любовников всех времен, совершив
геройский поступок, которому, насколько известно , не было равных, - ради своей
возлюбленной я съел галошу./…/ Я взял перочинный нож и отрезал от галоши первый
кусочек. Она внимательно следила за мной.
– - Ты будешь есть ее сырой?
–
- Да.
Я
проглотил один кусочек, затем другой. Наконец-то ее глаза сияли от восхищения,
и я чувствовал себя мужчиной. /…/ Еще долго после этого, странствуя по свету, я
возил с собой надрезанную ножом детскую галошу. В двадцать пять, в тридцать, в
сорок лет галоша всегда была при мне, стоило только протянуть руку. В любой
момент я готов был приняться за нее, чтобы вновь показать себя с лучшей
стороны. Но этого не понадобилось. Жизнь не повторяется дважды. В конце концов
я где-то ее потерял». После того, как мальчик съел половину галоши, его отвезли
в больницу, но этот эпизод описан с таким трепетом, что нет сомнений
– будь у автора еще одна жизнь, он сделал
бы тоже самое. Роман бы цитировать и цитировать столько в нем иронии,
юмора, мудрости и честности.
Благодаря маленькому мальчику с улицы
Басанавичяус и его друзьям, у меня появился другой Вильнюс – Вильнюс глазами
ребенка. На эту улицу хочется приходить снова, и кажется что мальчик с
резиновой галошей вот-вот оживет и убежит во двор есть пауков и улиток для
своей возлюбленной.
В Вильнюсе всё есть – романтика,
страдания, история, вера, надежда, любовь. Есть это всюду, но каждому человеку
открывается в своем месте, в свое время. Что поделать, мне
открылся Вильнюс. Люди любящие друг друга в какой-то момент перестают верить в
совпадения и знают, что встреча неслучайна, момент когда было «до» трудно и
вспомнить. Так же теперь происходит и со мной. Пережитые трудности и беды, а
также рядом с ними радость, поддержка и забота – сделали Вильнюс и его жителей
частью меня. Впереди еще много о чем можно писать, и чем больше я думаю и пишу
о Литве, тем больше это похоже не на путевые заметки, а на описание личной
жизни в любимом городе.
Во времена испытаний мне всегда страшно
одно – разочароваться в людях. Можно сколько угодно играть словами – например, "чтобы
не разочаровываться не нужно очаровываться", но это остается лишь игрой словами.
Когда мы влюблены мы очарованы, и в состоянии этом нет ничего плохого – оно по-своему
прекрасно. Антон Павлович Чехов когда-то сказал: “то,
что мы испытываем, когда бываем влюблены, быть может, есть нормальное
состояние. Влюбленность указывает человеку, каким он должен быть».
Когда начинаются испытания, разочароваться очень больно. Это рождает в душе
пустоту и необходимость принять неизбежное. Но пройдя испытания, становишься
ближе к себе подлинному и настоящему. Я благодарна городу и тем его жителям,
что разочаровали, отвернувшись в трудную минуту. Но гораздо больше я благодарна
за то, что Вильнюс и его люди дали силы влюбиться в него вновь.
Продолжение
следует…
Комментарии
Отправить комментарий