"Или...или"

Николая Ивановича, казалось, невозможно было не любить. Он просто не мог не нравиться: яркий, красивый, внушающий радость и оптимизм. Голос громкий, смех выразительный, внешность не то чтобы идеальная, но та о которой говорят «располагает».  Есть люди, у которых нет врагов. Точнее нет явных врагов, но довольно завистников и клеветников, даже с избытком. Тех самых, что при встречи первыми спешат подать руку и улыбаясь заискивают, и вероятно даже самим себе не признаются в своих истинных вражеских чувствах. Любили его за  веселый нрав, за присущее неизменное желание всем помочь и за то, что помочь он не только желал на словах, но реально помогал. Если случалось подвести, то дело Николай Иванович обставлял так, что тот кого он подвел, еще и прощения просил, и старался впредь не беспокоить своими просьбами. Но вскоре, заботливый и всепонимающий оптимист снова оказывался рядом в нужный момент, и предлагал рассчитывать на его дружескую помощь. Так или иначе, но его чаще благодарили, чем оставались им недовольны. Или же ходили с извинениями к нему и бывали недовольны собой.

 

 Если городская суета, скрывала от посторонних его жизнь и быт, то интересно было понаблюдать за ним на даче. Вот уж где сразу виден характер человека: трудолюбив он или ленив, весел или угрюм, общителен или нелюдим. В те дни, когда Николай Иванович  приезжал на дачу, на всю улицу слышалась громкая музыка, перебиваемая стуком молотка или скрипучим звуком пилы. Сложа руки он не сидел. А если и случалась тишина вокруг его дома, можно было не сомневаться, Николай Иванович читает, чертит, или занят иным умственным трудом. Когда он шел купаться на речку, за ним тянулась вся местная детвора, за которой преданно бежали собаки всех пород и мастей.  К удивлению и восторгу дачных аборигенов имена их чад он помнил наизусть, равно как и клички собак. Каждого непременно одаривал своей лучезарной улыбкой и казалось был открыт и весел одинаково со всеми.

 

 Разве могли быть у него, успешного сотрудника крупной фирмы, человека образованного и наделенного определенной деловой хваткой, и массой других талантов, какие-то проблемы или недостатки? Николай Иванович был успешным человеком, и определенно везде успевал, всегда немного спешил, и редко останавливался для разных глупостей вроде душевных терзаний, созерцаний и прочего «удовольствия для мазохистов» как говаривал он.   Но все же было одно «но» во всей его ярко-красивой жизни. Это «но» даже трудно описать таким образом, чтобы мнение о Николае Ивановиче не испортилось у человека, его не знающего. Но, в конце концов, все мы не без греха.

Что ж, когда то давно, Николай Иванович, отметив со своей женой - еще школьной любовью -  десятилетие супружеской жизни в тесном кругу: он, она и двое малолетних детей, вдруг пропал. Стал вечерами отсутствовать дома, уезжать в неплановые и неожиданные командировки, не успевая вернуться даже на выходные и праздники. Жена его, догадавшись, чем дело пахнет, предложила «разговор на чистоту». Разговор вышел, как и планировалось – с извинениями, слезами, но… без долгожданных обещаний. Кроме того, признания эти нашли такой непредсказуемый путь следования, что извинялась теперь  жена, и даже что-то обещала, приговаривая, что она «все поняла и все теперь будет по-другому».  Но, неожиданно, собравшись с силами, Николай Иванович решительно заявил об уходе, прервав стенания несчастной жены: «там любовь, там чувства, там все настоящее и там я счастлив».

  Решительности этой жена испугалась: ее муж, хороший дипломат и политик, так резко и в порыве эмоций принимает решение? Доводы жены, не принимать решений на горячую голову, вперемешку с неопровержимыми фактами о том, что мальчикам нужен отец, а она обязательно станет той, которая ему нужна, остудили пыл Николая Ивановича.   По-видимому, не слишком уж решительной была его решительность, и распив на-двоих бутылку грузинского вина, заблудший муж, вышел в спортивном костюме и кедах за хлебом, обещая охмелевшей жене, что одумается и возьмет себя в руки. Знал ли он куда направят некие силы его стопы или не знал, но спустя несколько дней, он караулил у соседнего парадного свою жену, которая ровно в половине девятого должна была покинуть квартиру. Эти самые несколько дней он провел в квартире той, с которой было счастье, чувства и любовь. Жена была гуманно предупреждена ночным звонком, и  холодный голос соперницы сообщил, что Коля теперь будет жить в новом доме и в новой семье. Теперь же, одурманенный вспыхнувшим чувством и не замечая осеннего утреннего холода, Николай Иванович выжидал, когда жена поведет отпрысков к первому уроку. У него было гарантированных несколько десятков минут чтобы, собрав свои вещи, и незамеченным покинуть постылый дом. План сработал, преступник ушел незамеченным.   

Жена вернувшись мигом почуяла происшедшее и приняв прописанные таблетки снотворного решила что это единственный для нее доступный способ справиться с неимоверной болью в душе. Где душа находится до сих пор ни кто не знает, но у кого она хоть раз болела, определенно скажет – «везде», потому что болит все существование, все что есть живого в данном конкретном человеке.

Со временем все улеглось. Нельзя сказать что улеглось оно стараниями Николая Ивановича. Ежемесячно перечислялись деньги для бывшей жены и детей, которая, к слову сказать, в паспорте была все еще самой настоящей, а никакой не бывшей. В новый дом были куплены недостающие вещи и кое-какая мебель, обещающая обеспечить уют и комфорт. Новая жена ждала ребенка, и уход от нее виделся невозможным, да и вовсе не желанным.

Так Николай Иванович вскоре стал в третий раз отцом.

Время шло, и жена, чья фамилия красовалась на отведенном в паспорте месте, просила вернуться несмотря ни на что. Она по-прежнему винила во всем себя, обещала исправиться, и за что-то просила прощения. Когда это не срабатывало, то принималась обвинять мужа во всех своих несчастьях, пошатнувшемся здоровье, в том, что кран на кухне уже месяц как потек, и конечно же в том, что дети растут без отца. Долг и уважение к супруге брали своё и Николай Иванович стал все чаще бывать в покинутом некогда доме, замечая как выросли дети, и как изменилась жена. За каждый прибитый гвоздь или купленную конфету он слышал столько благодарностей и теплых слов, что стал все чаще и чаще находить, что бы сделать в доме, и что бы купить детям или жене. В доме появилась новая мебель и была сделана кое-какая перестановка и легкий ремонт. Вторая жена, мать двухлетней дочери, к тому времени обзавелась дурными привычками и  какими-то неприятными выражениями лица, претензий в ней стало ровно в тысячу раз больше, а слово «должен» заменило слово «милый». Ощущение обновления и прилив сил, наполняли его сердце каждый раз, как он переступал порог своего первого дома. Не это ли счастье? Ошибся тогда. Бес попутал.  – думал про себя он. И однажды эти самые ощущения новизны и нужности стали так значительны, что отобрали силы покинуть дом, оставив ночевать в той самой постели, что когда-то была единственной.

    С тех самых пор, Николай Иванович стал хозяином двух домов, мужем двух жен и главой двух семей. Иногда в душе его затаивалась такая вселенская грусть  и усталость, что он решительно твердил себе: «довольно! Завтра же приму решение и выберу или то или другое. Так больше продолжаться не может! Уеду от всех, уйду один, в конце концов. Но нужно, же что-то менять». Но каждый раз жены, завидев этот полный тревоги, не сулящий ничего хорошего взгляд, тут, же уговаривали потерпеть и подождать, само де решится, и все хорошо будет. В другие же, «неподходящие» моменты, когда муж переселялся  к другой жене, наоборот поочередно требовали решительности, но тогда, Николай Иванович становился будто парализованным.

Время шло, сил и смелости делать выбор становилось все меньше. Казалось упущенный вовремя момент, когда возможно было, приняв решение примкнуть к какому-то берегу, этот самый момент был безвозвратно утерян. Теперь принятию решения мешали годы, прожитые между двумя домами, между двумя женщинами, между двумя мирами. Раньше решение можно было принять просто силою воли и потом, несмотря на сожаление о невыбранном, все же радоваться  тому, что сделан шаг, твердый и смелый. Теперь же, решение становилось невозможным потому, что приходилось каждую минуту что-то взвешивать на невидимых весах совести и своего понимания чести, то и дело, добавляя перевешивающий грамм то на одну, то на другую чашу. Принять решение теперь казалось ему совершенно невозможным, и выход виделся лишь в том, чтобы жить, так как живется, пока жизнь сама не расставит все по своим местам каким-то  одним ей ведомым образом.

Непринятое решение было той точкой после, которой Николай Иванович уже не мог ответить на вопрос «кто я?». И задавал его все реже. Что толку спрашивать, если ответа нет. Он чувствовал себя словно наспех нарисованный шарж, который кто-то начал стирать тугим ластиком. Он ли это, след от прежнего его, или не он? Живет ли он, или только суетиться между чьими-то жизнями?  – все это болело и ныло в сердце Николая Ивановича. Но чтобы не поддаваться хандре и отчаянию, он старательно не давал этим мыслям ходу, и упорнее исполнял свои обязанности хозяина двух домов, считая что хотя бы таким нехитрым способом сможет жить правильно. Он вытягивался из последних сил чтобы быть идеальным мужем и идеальным отцом и в одном и в другом доме. И его прощали, идеальные мужики  на дороге не валяются.

В этот год, он стал еще старее. Есть такой возраст, после которого, глядя на человека, уже говоришь, не «он стал старше» или «возмужал», а «он стал старее» и никак иначе. Так вот  этот возраст уже полностью овладел Николаем Ивановичем. И хотя внешне он все еще оставался все тем же красивым, статным сотрудником крупной фирмы, и всеобщим любимцем, но в глазах было что-то неживое, как у восковой фигуры или манекена из яркой витрины. Жители дачного поселка с нескрываемым сочувствием наблюдали за тем, как старел еще такой молодой по паспорту Николай Иванович, и как он словно подчиняясь невидимому расписанию, заботливо привозил на свежий дачный воздух то одну семью то другую – каждый раз заботясь, улыбаясь и… старея. Он укутывал одним пледом одну жену, и другим – другую. Ходил на рыбалку с повзрослевшими сыновьями, и сооружал альпийскую горку для второй жены и дочери. Он старался, он тянулся, он выбивался из сил, он терял последние силы.

  Проходя мимо двора Николая Ивановича, дачная ребятня всегда замедлила шаг  -  здесь возле забора растет большой куст малины, специально выпирающий на половину тропинки, заботливо угощая прохожих. Заглянув во двор, они увидели Николая Ивановича сидящего на крыльце  и смотрящего в одну точку. При лунном свете, волосы его казались серебряно-седыми, и из-за этого, он выглядел почти стариком, противоестественным стариком: с седыми волнистыми волосами и статностью греческого бога. Не мигая, он смотрел в небо.  Что видел он там? О чем шептали ему звезды?  Быть может Орион или Змееносец, (кто их разберет без специальных знаний?) пытались ему поведать что-то важное?  Возможно картинка из школьного атласа, всех советских школ, вспоминалась ему. На ней Змееносец  тот самый врач Асклепий, изображен был со змеей, в руках разорванной на две части.

 Дети украдкой смотрели на него, казавшегося таким растерянным сейчас при свете луны и шуме стрекочущих кузнечиков.

- Как думаешь, кого он в этом году привезет на дачу первыми?

- Не знаю. Может так и останется сам тут сидеть.  

Дети пошли дальше, так и не наевшись малины со знакомого куста: то ли ночь была особенно темной, то ли   малины на нем в этом году не было. Оцарапав  руки, им так и не удалось, сорвать ягод с гостеприимного куста