Обратный путь

 в память о моем деде, 

с любовью к моей многотерпеливой бабушке

***

 

Степаныч стал инвалидом не сразу. Да и не был он им. Просто с каждым днем ноги становились все слабее: палочка, костыли, ну и теперь вот эта коляска. Иногда руки уставали настолько, что с кухни в спальню его везла жена Зинаида Петровна, которая последние пару лет, тоже неожиданно стала хворать.

Внучка Маша пяти лет, любила деда за эту болезнь. Здорового деда она попросту совсем не помнила -  родители жили в другом городе. В гостях же бывала нечасто, но подолгу: то ли когда родители в командировке, то ли когда уезжали отдыхать.  Любимой  игрой,  было раскатывать коляску в коридоре, словно самокат. Дед хоть и ворчал, но обижался, если заигравшись, Маша забывала о своих обязанностях извозчика. Деда своего, Маша как все взрослые называла Степанычем. Оправдано это было еще и тем, чтобы в разговорах с родителями сразу было понятно о каком из двух дедов идет речь.

Усталость от болезни, постоянный затвор -  особенно зимой -  когда даже балкон был недосягаем, делали его грустным и несговорчивым. Под руку попадала всегда и неизменно, боевой товарищ – Зинаида Петровна.

Однажды Степаныч, не зная, как совладать с хмурым  настроением  в ненастный день, ворчал на жену за недосоленную кашу, и проклятую диету. Маша, молча взяла солонку и неуклюжей щепоткой посолила кашу.

- Ты, деда Степаныч, на нее не кричи, - сказала Маша своему другу,  пока бабушка  суетливо наливала чай,  -  ты на коляске катаешься, ходить еще не умеешь даже. А она теперь твоя мама, возится  с тобой, как раньше со мной возилась, когда я маленькой была.

 Петровна поспешила уйти в комнату, смахивая набежавшую вдруг слезу. А дед Степаныч долго  сидел в кухне у зимнего окна. Он смотрел в оконное стекло. От включенного света   в нем отражалась мебель, желтое пятно лампы, его небритое лицо. А если смотреть вдаль, то видна  темная заснеженная улица, по  которой куда-то спешат беззаботные прохожие…